– Геннадий учится на одни пятерки, окончил год с похвальной грамотой. А у тебя восемь троек. Стань отличником и тогда выпрашивай подарки. Не смей хныкать! Мальчики не плачут.

Геннадий бойко порулил по дорожке к дому, не удержал равновесия и упал прямо в клумбу. Алевтина выскочила из оранжереи и давай ругать ребенка. Тот повернулся, Аля ахнула:

– Федя! Ты! Опять поменялся шмотками с Геной?

– Ага, – радостно подтвердил сын хозяев, – и мотик он мне дал. Знаешь, с какой скоростью он едет? Шестьдесят километров в час! Правда, и мой тоже так может, но Генкин новый, красивый. Тетя Аля, не рассказывай маме, что я цветы поломал. Она меня крапивой выдерет.

– Тебе и так достанется, если Евгения Федоровна узнает про очередное переодевание, – вздохнула Алевтина, – и за мопед нагорит. Зачем его взял? Сейчас шлепнулся на мягкую землю, слава богу, брюки-рубашку не порвал, кепку не потерял, кеды не извозюкал. А вдруг так шлепнешься, что Генкину одежду испортишь, мопед погубишь? Придется твоим родителям Гене все новое приобретать, тут уж Евгения Федоровна одной крапивой не удовлетворится, посадит тебя под замок на все лето, заставит задачи по математике решать. Страшно подумать, сколько мопед Волкова стоит.

– Не выдавай меня, – взмолился мальчик, – вечером я в своем вернусь. У нас сегодня военные соревнования. Мы разделились на две команды. Надо доставить письмо в штаб. Отряд Валерки Серова один пакет везет, а моя рота – другой. Мало первым прийти, надо еще у противника его донесение отнять. Понимаешь, да? Гонцы в штабы несутся, а солдаты противника их поймать должны. А кто бумаги везет – неизвестно, но догадаться можно, у нас сам командир, то есть я. Генке ценный груз не доверю.

– Играйте на здоровье, но зачем переодеваться? – не сообразила Аля.

– Ну тетя Аля, – удивился Федя. – Неужели не понятно? Волков в моих шортах и на моем мотике помчится по дороге. Отряд Валерки его за меня примет, вдогонку кинется. Они, думаю, догадываются, что я пакет везу, я лучший гонщик в мире. Схватят гонца, а это Генка в моей одежде. А я тем временем тайной тропой в наш штаб полечу. Это тактическая хитрость.

– Ясно, – улыбнулась Алевтина, – только не сломай чужой мопед, тактический хитрец.

– Тетя Алечка, не рассказывай маме, что мы переоделись, – попросил Федя, усаживаясь в седло, – она сейчас, наверное, в спальне, меня не видит. И дай мне канистру из сарая, заправлюсь не во дворе, я за ней приехал. Ты не выдашь нас?

– Нет, – пообещала Алевтина, вынося емкость с бензином, – не волнуйся, своих не сдаю.

Не успел Федор уехать, как из коттеджа выскочила Евгения и заорала:

– Какого черта тут Геннадий делал? Зачем его на участок пустила? Кто разрешил?

Аля, опустив голову, молчала, она понимала: если скажет правду, фурия от нее отвяжется, а вот Федору вечером достанется по полной программе. Алевтине было жаль мальчика, поэтому она его не выдала.

Глава 27

Алевтина замолчала.

– Ну, дальше, – поторопил ее отец.

Она встала и пошла к стоящему на подоконнике чайнику.

– Федя вечером к ужину не пришел, его часов в десять искать начали. Я Петру Михайловичу про игру в войну рассказала, а про обмен одеждой-мопедами промолчала. Подумала, Феде и так достанется, что из-за него все Гуськово на ушах стоит, не надо масла в огонь подливать. Да и они небось давно с Геной уже переоделись. А тут бабушка Геннадия приходит растерянная, спрашивает у Лазарева:

– Внучок мой не у вас засиделся? Жду его, жду, ужин три раза грела. Родители отдыхать уехали, а меня Гена не слушается.

Петр Михайлович обозлился:

– Вот поганцы! Небось на мопедах в Конаково усвистели, куда им ездить запрещено, да еще через лес порулили, заблудились. Вот найдутся, я сам обоих выдеру.

И пошли, значит, наши мужики с Лазаревым в чащу, потолкались там часа два и назад вернулись. Темнота кругом, ночь сгустилась, делать нечего, пришлось отложить поиски до утра. Как рассвело, участковый наш приехал, Вадим Глебович Кузнецов, с ним несколько оперов и собака.

Михаил Иванович показал на свою пустую чашку:

– Доча, налей-ка кипяточку. Организовали поисковый отряд; тех, кто моложе восемнадцати, с собой не брали.

– Переживали все, конечно, – подхватила Алевтина. – Но Вера не особенно нервничала. Дети Лазаревы не дружили, у Феди своя комната, у Верки своя, а к банде сестры он из-за мальчишек примкнул. Во всем взрослые виноваты.

– В чем? – поинтересовался Денис.

Алевтина посмотрела на отца.

– Говори, дочка, – кивнул тот.

Она продолжила:

– Если в семье не один ребенок, то родительской ласки на всех хватать должно. А у Лазаревых иначе было. Евгения детей не любила, они ее раздражали, но мать к Вере лучше относилась, меньше ее ругала и подзатыльники дочери отпускала реже, а вот Феде колотушки доставались ежедневно. Евгения орала на сына постоянно. А Петр Михайлович, наоборот, благоволил к сыну, дочь не замечал. Она к нему ластилась: «Папочка, папочка», а отец морщился: «Отстань, я устал, иди с подружками поиграй». Зато с Федей он иногда свободное время проводил, на рыбалку паренька брал. Вера тоже просилась, а Лазарев говорил: «Не девчачье это дело с удочкой сидеть, ты лучше с куклами возись». Помню, один раз Лазарев с Федей уехали, а Вера за воротами стоит, вслед машине смотрит, губы у нее трясутся. Так жалко ее стало. Неужели родители не понимали, что они детей врагами растят? И ведь Вера отца очень любила. Попросит он Федю газету из ящика принести, мальчику лень к воротам идти, сделает вид, что не слышит. А Вера подскочит: «Сейчас, папочка!» И галопом к калитке.

– Вы только что сказали про Веру и ее банду, – остановила я Алю. – Дочь Лазаревых слыла хулиганкой?

Алевтина налила в мою кружку чаю:

– Попробуйте, он с чабрецом. Вера веселой была, заводной, только с мальчишками дружила. Из девочек лишь с Милой Волковой, старшей сестрой Гены, корешилась. Проказница. Выдумщица. Подбила ребят ночью на кладбище сгонять, а сама договорилась с Вовой Сачковым. Тот из дома пододеяльник упер, завернулся в него, в кустах спрятался и, когда компания на погосте показалась, с воплем «у-у-у» из укрытия выскочил. Мила Волкова описалась.

Алевтина цокнула языком.

– Я их беседу в чуланчике услышала и поняла, что Вера крепко себе на уме.

– Чуланчике? – повторила я.

Аля начала размешивать сахар в чае.

– У Волковых на участке была избушка, она стояла почти впритык к забору, который разграничивал участки Игоря Семеновича и Петра Михайловича. В ней было две комнатки проходные, кухонная ниша и туалет. В домике никто не жил, Галина Сергеевна, бабушка Гены и Милы, разрешила детям там играть. Не знаю почему, но Волковы называли избу чуланчиком, и ребята тоже стали так говорить. Пришла я как-то утром, Галина Сергеевна велела туи подкормить, они у них вдоль изгороди росли. Хожу я с удобрениями, и вдруг в чуланчике окно распахивается и слышатся голоса детей. Сачков смеется над Милой, вспоминает, как она описалась. А самой Людмилы там нет, без нее Лазарева и Володя сплетничают, вдвоем они в избенке. Вот тогда-то я и узнала, что Вера подбила Сачкова привидением одеться и Люду напугать, а она шорты с испуга намочила. Ржал Володя от души, сказал Вере:

– Она заплакала, меня попросила: «Никому не говори», и бегом домой, боковой тропинкой понеслась. Я ей вслед крикнул: «Стой, тебя трусихой посчитают», а она в ответ: «Ну и пусть». Вон как испугалась, что все ее мокрые шорты увидят.

Вера у него спросила:

– И кому ты рассказал про Милу?

– Только тебе, – захихикал тот, – остальным не успел.

– Вот и молчи, – приказала Лазарева.

– Почему? – не понял Сачков.

– Потому что если ребята узнают, то посмеются и перестанут. А если ты язык прикусишь, то Милка бояться будет, вдруг ее тайна наружу вылезет, и все, что мы захотим, для нас сделает, лишь бы мы ее секрет не выдали, – пояснила Вера.

– Понимаете, какая она хитрая была? Не по-детски рассуждала, – заметила Алевтина.